Ушедшее — живущее - Борис Степанович Рябинин
Вот здесь, прямо на карьере, и были вытесаны два земных полушария, отсюда упряжка в полсотни тяжеловозов тащила их до станции. Несколько лошадей покалечили.
А вот — современная выработка. Огромная выемка с почти отвесно падающими стенами; сверху донизу — сплошной серо-голубой мрамор-монолит, зернистый, прекрасно поддающийся обработке. Мрамора-сырца лежит здесь (и в окрестностях) миллионы кубометров. На наших глазах трактор, зацепив тросом, легко тащит блок на поверхность с двадцатиметровой глубины. Трехтонная глыба медленно, но податливо ползет вверх по склону. Отжил свой век дедовский вороток!
Теперь не стало проблемы с транспортировкой. Трактор без особого напряжения везет три кубометра. А мощный «С-80» на прицепах с гусеничным ходом ухитряется тащить даже по десяти кубометров, то есть тридцать тонн мрамора за один рейс.
Мраморы залегают по всему Полевскому району: белые, серые, черные, красные, желтые, с рисунками и без рисунка. А сколько их всего по Уралу? И при таком обилии мрамора применяем мы его в нашей уральской строительной практике, надо признать, все еще непозволительно мало[42].
Не больше, пожалуй, используется он у нас и в художественных ремеслах. Давно идет разговор о том, что надо не только возродить старое камнерезное искусство мраморщиков, но дать ему дальнейшее развитие, обогатив новым содержанием и широко распахнув двери перед молодыми дарованиями из народа. В Мраморском открыли сначала профтехшколу с камнерезным уклоном в преподавании, затем на базе ее возникло специализированное ремесленное училище. Вскоре после войны в Полевском была устроена выставка работ молодых художников-камнерезов. Многие из них проявили незаурядные способности и уменье обращаться с камнем. Бесспорно, немалая заслуга в этом принадлежала старейшему камнерезу, художнику-самородку Карпу Сергеевичу Аверкиеву, уроженцу села Мраморского. Его ученики представили лучшие работы. Выставка посвящалась П. П. Бажову. Многие произведения были выполнены на мотивы сказов Бажова.
Несколько позднее возникла необходимость в новой реконструкции самого Мраморского завода. В его производственной программе в будущем, наряду с прежними видами продукции — плитами, ступенями, мраморной крошкой для отделки фасадов — видное место должно занять промышленно-художественное творчество: статуэтки, вазы, шкатулки и другие художественные изделия из уральских поделочных камней. В проекте — комбинированные изделия из металла и хрусталя. Сильно увеличится производственная мощность завода.
Мраморщики и мраморный завод нашли свое место в очерке Бажова «У старого рудника», упоминаются в ряде сказов. Мраморное дело неоднократно привлекало пристальное внимание писателя.
Вот и сейчас: Павел Петрович долго стоял на краю выработки, сосредоточенно наблюдая, как глыба, влекомая тросом, упрямо выползала наверх, потом оглянулся, ища, кому выразить свое одобрение, и сказал назидательно, как бы продолжая начатый разговор:
— Буро́вит сколько… красота! А было — страшно вспомнить.
* * *
— Протрясло, парень, бронхит-то, — говорил Павел Петрович вечером на квартире у Бессоновых. — Жена в тревоге была, а, выходит, на пользу пошла поездка!
Действительно, несмотря на ежедневную тряску по дорогам, утомительную, пожалуй, и для молодого, он ничуть не чувствует себя разбитым. Только когда возвращались домой, сказал:
— Целый день все сидел, а ноги устали. Почему бы это, не знаешь? Теперь два часа курить буду!
— Стоя у стола?
— Обязательно.
И вот теперь попив чайку, запалил папиросу (трубку он тогда, кажется, еще не курил) и благодушествует в своей излюбленной позе — стоя у стола, в полусогнутом, неудобном, казалось бы, положении, опираясь локтями на угол столешницы. На предложение сесть, чтобы дать роздых ногам, категорично отвечает:
— Ни-ни. Так лучше — привык. У меня для этого, дома подушечка есть. Под локти. Всегда так отдыхаю.
После поездки на «Мрамор», в Косой Брод, разговор, естественно, вертится около камней, золота и прочего.
— Аптекарские весы у тебя. Золото, видно, принимаешь! — шутит Павел Петрович, кивая на лабораторные весы, стоящие за стеклом в книжном шкафу. — А все-таки недоволен я, — вспоминает он посещение мраморного завода, — что ни одной станции метро из змеевика нет. Не умеем мы еще, уральцы, свои богатства показывать.
Долго критически рассматривает на столе письменный прибор довольно топорной работы и наконец выносит суровый приговор:
— Мрамора не жалеют… И искусство тоже.
— Ученики делали, — вступился Николай Дмитриевич. — В юбилей мне подарили.
— Ну, тогда ничего. Мне раз так же вот один дед подарок преподнес. Целую плиту вырубил да письменный прибор и отгрохал. Полпуда весом. Подарок от чистого сердца!
Он заразительно смеется, забрасывая голову назад и выставив бороду, смеется, как ребенок, которому очень понравилось что-то; закашлялся, на глазах выступили слезы, — бронхит все-таки напоминает о себе. Потом, прокашлявшись, продолжает:
— Большой мастер был на выдумки старик! Баню из горнового камня задумал сделать. Гладенькая банька вышла. А как водой дадут, так стены и потекли. А он хвалится: «Ничего не заведется в таком жару!» В другой раз опять сапоги изобрел с подошвой, которая не носится. Стелька железная. Ходил только в церковь. Ясно, износу не было! А он — гордился…
Наш хозяин — отчаянный фотолюбитель. Ящики письменного стола доверху забиты фотографиями. Тут и гора Азов, и другие окрестности Полевского, сам поселок, собственные ребятишки во всех видах. Николай Дмитриевич снимает без светофильтра, без каких-либо ухищрений, как большинство любителей; черно, бело, разобрать можно — и ладно. Но снимки, в общем, хорошие.
Многие фотографии будят в Павле Петровиче воспоминания.
— Совершенно забыл Глубочинский пруд, — говорит он, поднеся близко к глазам и долго рассматривая изображение какого-то лесного озера. — А ведь вот какой-то кусок жизни!
Глубочинский пруд, к сожалению, остался вне нашего маршрута. А все, кто видал его, вспоминают о нем «с воздыханием»: красиво, очень красиво! Когда-то там была дача Турчаниновых, а господа, как известно, умели облюбовывать местечки. С прудом связано немало легенд.
Глубочинский пруд служил запасным водохранилищем и соединялся с Полевским прудом подземным штреком; еще и поныне кой-где сохранились смотровые колодцы. Прежде на месте пруда были шахты для добычи золота; потом, когда запрудили речку Глубокую, все ушло под воду. У плотины глубина образовалась больше двадцати метров. То прячется, то появляется на поверхности протекающая здесь же речка Светлая, еще одна из «пропащих».
Вообще в XVIII веке здесь существовала система прудов, запасы воды в которых полностью обеспечивали потребность заводов. На территории района много речек — Ревда, Гремиха и др. Гремиха славится черемухой. Весной, когда все цветет, она вся белая.
Еще снимок: два старателя перемывают старые отвалы гальки. Запрудили речку, вода падает прямо на бутару; на гальке — хариусы, выпрыгнули вместе с водой. Рядом пасется стреноженная лошадь.
— Это где? Давно снимал? — заинтересовался Павел Петрович.
— На Омутнинке. Давненько уж… Да за хариусами-то сейчас можно съездить, порыбачить. Не перевелись.
— Неплохо бы. Уха из них хороша! Да
